Как город управляет нами?

Человек строит город, а затем город его поглощает… Мы проживаем на конкретной территории, чувствуем к ней определённую привязанность, а иногда, наоборот, отторжение, однако всё чаще — безразличие. Чем это обусловлено? Какие отношения складываются между человеком и городом? О современном городском пространстве, «третьих местах», соседских сообществах, уличной культуре и Минске расскажет доцент кафедры технологий коммуникации Института журналистики БГУ, кандидат социологических наук, доцент Елена Лебедева. Сфера научных интересов героини интервью — городские исследования.

— Что такое «город»?

— Мне нравится определение американского урбаниста Льюиса Мамфорда, который говорит, что город — это сцена для социального действия. Город — достаточно специфическая форма совместного существования. В частности, миграционные потоки в городах выше, чем в деревне. В отличие от деревни, город всё время пополняется жителями, которые там не родились, не выросли, не имеют глубоких корней, но своим приездом и деятельностью привносят кусочки новой культуры. Они ищут возможности для самореализации, хотят чего-то достичь, и, вместе с тем, чему-то научиться — как говорится, и себя показать, и на других посмотреть.  И действительно, город такую возможность предоставляет. Он даёт своим жителям практически безграничную свободу  для самоопределения, для конструирования самого себя, своей идентичности —  в нём есть и условная анонимность,  и значительное социальное и культурное разнообразие,  и постоянно пополняющиеся ресурсы.

Если развивать эту метафору («город как сцена»), то деревня — это сцена, где из года в год идёт один и тот же спектакль, а город — сцена большого театра, где всё время меняются репертуар, актёры, декорации… Это и есть городская жизнь.

Ещё один американский социолог-урбанист Роберт Эзра Парк сказал, что город — это социальная лаборатория, т.е. искусственная замкнутая среда, в которую (иногда насильно, а иногда случайным образом) помещаются разные люди, с разными желаниями, стремлениями, где они взаимодействуют, а на выходе получаются интересные вещества. Например, типичный городской микрорайон, как говорят архитекторы, это искусственно сконструированная среда для жизни. Неестественно людям жить в такой скученности, в высоких каменных домах, не иметь доступа к земле, к «своей» территории. А человек, помещённый в искусственные условия, часто начинает проявлять новые качества. Вопрос в том, какие качества — терпимость, сплочённость, ответственность, или наоборот — ксенофобия, изоляция, безразличие. И это зависит от «лаборатории» в которой данные  процессы происходят — то есть от самого города.  

— Какие складываются отношения между человеком и городом?

— Универсальных законов тут нет, всё очень сильно зависит от особенностей конкретного города, его возможностей.  Мне нравится одна интересная теория, которая объединяет специфику городской культуры и его пространственную организацию. Согласно данной идее, можно выделить две схемы построения городского пространства. Есть город-полис как крепость,  в основе которого лежит круг, концентрическая постройка вокруг единого центра, организующего иерархию, город, замкнутый сам на себе, охраняющий себя и своё прошлое от внешнего влияния. А есть  город  римского типа, в основе которого лежит не круг, а крест, то есть  город, стремящийся к бесконечному территориальному расширению, не имеющий чётких границ («Все дороги ведут в Рим»). Такой город-крест (или город-линия) не зациклен на своем прошлом (которого у него может и не быть),  а устремлён в будущее. Если посмотреть на Минск, то, как мне кажется,  в его основе лежит проспект Независимости — линия.  Я думаю, что он больше соответствует второму типу (город-крест). В Минске нет застывшего и тщательно хранимого исторического слоя, город постоянно изменяется, ищет себя, живёт настоящим.  Такая линейная перспектива организации пространства определяет и отношение между человеком и городом  — рост «вширь» значительно опережает рост «вглубь», то есть пространственное расширение городских границ не всегда сопровождается их культурным наполнением. Многие прилегающие деревни, включённые в городские границы в ходе активного послевоенного развития города, пришли со своим культурным багажом и, собственно говоря, с ним и остались, определив общую эклектичность городской жизни.  Но это только гипотеза.

Если задаваться вопросом о том, город определяет человека или человек определяет город, то я думаю, что город  в этом отношении первичен. В городской социологии существует понятие социального пространства, которое обладает определяющим свойством по отношению к человеку. Социальное пространство конструирует нашу жизнь. Чтобы человеку было комфортно, город должен быть ему соразмерен: не должно быть огромных площадей, опасных магистралей, больших домов. Тогда горожанин не будет воспринимать себя маленьким и беспомощным существом, а будет наравне с этим городом, т.е. ощущать себя хозяином. Бывают города некомфортные, когда человек чувствует себя очень маленьким, слабеньким, беззащитным, словом, никем. Соответственно, такое пространство формирует отношение человека к своему миру. Если в  «человекоразмерном» городе горожанин открыт, любит проводить время на улице, чувствует себя свободно и безопасно, может спокойно общаться, знакомиться, то в обратном случае  (в городе, склонном к гигантомании) он будет стремиться закрыться, погрузиться в кокон, убежать к себе домой, спрятаться за телевизором либо компьютером, ведь за периметром квартиры на него всё давит.

В англоязычных публикациях часто можно заметить критику советского городского публичного пространства «со всеми этими огромными площадями», «прямыми широкими проспектами, идеально подходящими для митингов и демонстраций». Советский журнал «Вопросы архитектуры»  в 1972 году писал о том, что публичные (или общественные, как они тогда назывались) пространства должны быть достаточно большими, просторными, чтобы продемонстрировать могущество Советской власти, мощь коммунистического строя, широту страны. Это тоже была сцена для социального действия, но кто был режиссером и сценаристом, кто организовывал это действие, кто задавал направление? С другой стороны, существовало такое явление как «советский двор» со своими неформальными лидерами, внутренними правилами поведения,  идеальным порядком и незримым контролем над его поддержанием, в котором соседи жили как одна большая семья. Сегодня многое изменилось во внешнем облике и городского центра, и жилых микрорайонов, соответственно меняется и характер взаимоотношений между горожанами. И не всегда  в лучшую сторону.

— Как это отзывается в современных постсоветских городах?

— Как когда-то заметил Фрэнсис Фукуяма, общество фрагментируется, превращаясь в толпу одиночек, которые сожалеют об утрате семейных ценностей, но не хотят лишиться свободы развода, хотят приветливых семейных магазинов, но дорожат низкими ценами и широким выбором в торговых центрах. Что-то подобное можно сказать и про постсоветские города. С одной стороны, мы хотим комфорта, который даёт нам личный автомобиль, с другой — ругаем пробки и загруженные машинами жилые дворы, с одной стороны мы стремимся забыть строго регламентированное и жёстко организованное советское прошлое (например, субботники), с другой  — не готовы  взять на себя ответственность и самостоятельно заботиться о комфорте и благоустроенности наших жилых дворов.  Есть такое понятие в городской социологии  как «отчуждение от города» — если горожанин не может ничего изменить в своем городе (или думает, что не может), если он является простым «потребителем» городского пространства и никак не участвует в его «производстве», не считает город «своим», то через какое-то время ему становится безразлично, что в этом городе происходит.  Если ущемляются конкретно его интересы (в первую очередь, жилищные), он ещё может возмутиться, как в случае с Осмоловкой (прим. ред. — местные жители отстаивают историческую застройку микрорайона в Минске).  Однако удачных случаев решения таких конфликтов становится всё меньше, редко бывает, что жители выигрывают, особенно в споре с бизнесом. Это делает их ещё более разрозненными и отчужденными. Безразличие в этом случае — не более чем защитная реакция на силу, которой горожане не могут противостоять — «построили во дворе магазин, что поделать, буду меньше в окно смотреть, буду больше сидеть в гаджетах». Медийное пространство постепенно вытесняет публичное и это большая проблема, с которой пока не совсем ясно, что делать.

Американский географ и популяризатор марксизма Дэвид Харви называет такую ситуацию «пространственным кризисом», когда ландшафт, приспособленный к определённой фазе развития, становится барьером для последующей трансформации города. В современной литературе по урбанистике в целом наблюдаются кризисные настроения — пространственный кризис, кризис публичности…  Пишут о том, что публичная сфера разрушается, коммерциализируется. Если раньше центром городской жизни были парки, бульвары, променады, то сегодня горожан всё больше привлекают торговые центры. Но прогулка в парке и прогулка в торговом центре — не одно и то же. В парке вы свободны, а пространство торгового центра сконструировано так, чтобы направлять движение людей определенным образом, чтобы они проходили мимо вывесок магазинов, тратили деньги. Да, там есть фудкорты и лавочки,  но их мало, все желающие не поместятся, в основном они предназначены для того, чтобы передохнуть и ещё походить по магазинам. Торговые центры  — это псевдопубличные пространства, создающие иллюзию общности и сходства, но, при этом, избавляющие от по­требности во взаимодействии и общении. А если задуматься, сколько в Минске строится торговых центров, и сколько реконструируется парков, появляется новых зелёных зон? Будем реалистами, город —  это не абстрактное формирование, не утопический идеал. Город формирует бизнес, люди, которые приходят сюда с деньгами, и которые хотят заработать, приумножить своё богатство (и это характерно для большинства капиталистических городов).  Довольно  редко какому-либо меценату интересно вкладывать деньги  в развитие города бескорыстно, чтобы все в нём жили долго и счастливо. Чаще всего люди с деньгами размышляют так: я построю торговый центр, а возле него разобью маленький парк. Но меняет город торговый центр, а не парк.

Но мы этот кризис постепенно преодолеваем, я вижу много обнадёживающих примеров в жизни современного Минска.

— Что необходимо для формирования городского сообщества? Как оно формируется?

— Во-первых, необходима территория, где жители могли бы собираться физически — то есть находиться в одно время, в одном месте, видеть друг друга и, в идеале, иметь повод для взаимодействия. Городское сообщество не может существовать вне-локально, как не-территориальное образование, всегда необходимо наличие определенной территории, воспринимаемой всеми членами сообщества как «своей», пусть даже и временно. Во-вторых, важную роль в образовании городского сообщества играет временная синхронизация деятельности людей (совпадение временных ритмов в настоящем, прошлом или будущем) — то есть наличие каких-то событий или действий, которые объединяют группу людей в прошлом, настоящем или в будущем. В прошлом нас объединяет ностальгия или общие воспоминания. Например, жители старых микрорайонов довольно часто выступают в защиту сохранности внешнего вида своих дворов. Для них это не просто двор, лавочки и деревья, это их детство и молодость — это деревья, которые они сажали в первом классе, их лавочки, на которых они собирались всей компанией, их двор, в котором они росли, влюблялись, создавали семьи…  Это довольно мощный объединяющий фактор. Такое явление характерно и для сообщества молодых мам, которые помнят о времени, когда они вместе гуляли с колясками, собирались на детской площадке.  Дети давно выросли, а воспоминания остались, следовательно, сообщество продолжает своё существование. Но с моей точки зрения, лучше всего, когда временная синхронизация осуществляется в настоящем или в будущем (общие поведенческие практики, наличие общих планов), когда жители все вместе стремятся сделать свой район или город красивым,  комфортным, безопасным,  или когда что-то совместными усилиями организуют. Как говорится, ничто так не объединяет, как наличие общих проблем.

Из реальных примеров я могу назвать улицу Октябрьскую в Минске. Как мне кажется, там сейчас активно идёт процесс формирования своего сообщества. Здесь наблюдается хорошая временная синхронизация в настоящем (регулярно происходящие события, привлекающие одних и тех же людей), а также в будущем (постоянные обитатели вкладывают идеи и усилия для того, чтобы развивать улицу, формировать её согласно своим представлениям и вкусам). Ну и опять же, это территория, которую они считают своей (и город позволяет им так думать), а, как я уже говорила, локальное сообщество внетерриториально невозможно. То есть тут сложились хорошие естественные условия для формирования сообщества: есть территория, есть синхронизация. Я не верю в возможность формировать такие сообщества искусственно, по указке сверху — когда люди объединяются на всём готовом, им не к чему стремиться, они в данном случае простые потребители, их креативность (как способность к созданию чего-либо, в том числе и сообщества) на нуле.

— Чем вы объясните стремление некоторых людей переехать — сменить город?

— Ричард Флорида в своей книге «Кто твой город? Креативная экономика и выбор места жительства» пишет, что для американцев совершенно естественно сменить место жительства как минимум три раза в жизни. В Америке практика переездов крайне распространена — редко кто родился, женился и умер в одном и том же городе. Это объясняется тем, что человек меняется на протяжении своей жизни, следовательно, меняются его взгляды, приоритеты, ценности, меняются требования, которые он предъявляет к конкретному месту проживания. К примеру, молодым и несемейным людям хочется по максимуму использовать возможности городской жизни — возможности для образования,  для карьеры, для развлечений и ночной жизни, их привлекает какой-нибудь Манхеттен. С появлением в жизни человека стабильной работы, созданием семьи и рождением детей появляется потребность в безопасном дорожном движении, благонадёжных соседях, наличии поблизости хороших детских садов и школ — средний класс переселяется в пригороды. Когда человек выходит на пенсию, ему уже не интересны детские площадки, а важно, чтобы было хорошо развито здравоохранение, хороший климат, пониже налоги — американские пенсионеры переезжают во Флориду. Ключевая идея в том, что ни один город не может меняться так же быстро, как человек, который в нём живёт и со временем перестаёт отвечать потребностям этого самого человека. То есть то, что раньше представлялось идеальным, спустя 15-20 лет уже не устраивает. В этом случае совершенно нормально собрать вещи и переехать.  Идеально, когда есть выбор. Когда есть города, которые нацелены на молодых, здоровых, активных, и есть города, которые хороши для семей с маленькими детьми, города для людей зрелого возраста…

Город не может отвечать интересам  абсолютно всех горожан, кому-то обязательно в нём будет не очень комфортно и в этом случае у человека должна быть возможность переехать, должен быть выбор.  Кстати, именно поэтому так непросто развивать города-спутники, как это сейчас  происходит в Беларуси, так как туда, чаще всего, предлагают заселиться всем, стоящим на очереди нуждающихся в расширении жилплощади. Но ведь это люди, находящиеся на совершенно разных жизненных этапах, у них разные потребности, разные требования к инфраструктуре…  Города-спутники важно развивать для конкретной целевой аудитории. Хотя сложно судить о том, насколько это сейчас возможно экономически.

— Является ли город/место жительства параметром идентичности человека?

— Я считаю, что любая территориальная идентичность — это понятие, постепенно уходящее в прошлое. Сегодня идёт активный процесс размывания национальных границ (не в политическом, в культурном, социальном смысле).  Предположим, человек родился в Беларуси, учился в России, диссертацию защитил в Польше, потом работал в Германии, вернулся в Беларусь, сейчас работает в международной компании, у которой ключевые клиенты из Юго-Восточной Азии. Какая у него должна быть идентичность? Размытая национальная идентичность — это нормальное явление, связанное с глобализацией, информационным обществом, новыми технологиями. Не стоит ждать, что место рождения будет являться  весомым фактором в самоопределении. Как мы уже говорили, один и тот же город не всегда соответствует потребностям человека на протяжении всей его жизни. То же происходит и с идентичностью — сегодня вы минчанин, завтра житель Варшавы, а через 10-15 лет вас не отличить от коренного нью-йоркца.

Людям свойственно переезжать, а когда человек приезжает на новое место, он привозит с собой  кусочек своей культуры. А когда таких людей приезжает много, когда смешиваются самые разные культуры… Иногда могут происходить довольно странные вещи.

В частности, мусульманская культура практически не ассимилируется. Например, в Брюсселе думали, устанавливать ли на площади рождественскую ель, потому что мусульманское население противилось этому, а их численность приближается к количеству бельгийцев. Власти всё же установили ель, но она была, скажем так, условной, собранной из светящихся конструкций. Так администрация Брюсселя пошла на компромисс между христианской частью города и мусульманской. Всё это не может не влиять на идентичность. Если мы планируем сохранять идентичность, то тогда стоит закрывать границы, не пускать никого, а это не совсем верно.

Есть ещё такой аспект. Фактически сегодня площадь города измеряется не в километрах, а в минутах времени, которые вы тратите, на то,  чтобы добраться из точки А в точку Б. То есть территориальная идентичность — это вопрос не столько самой территории, сколько каналов коммуникации. Есть такие примеры, как Москва, Токио, Лондон, где люди живут в 50-ти километрах от границы города, и при этом вполне чувствуют себя жителями столицы, то есть у них сформирована соответствующая территориальная идентичность. А кто-то будет жить в нескольких километрах от центра города, и ощущать себя чужаком в нём.  Если мы попробуем территориально очертить границу минской идентичности, то, к, примеру, Колодищи, Щемыслица, Ждановичи  — административно Минская область, а психологически — город Минск, так как туда легко добираться, используя личный или общественный транспорт. В Беларуси пока не очень хорошо развиты скоростные магистрали, как в других европейских странах, но теоретически, если кольцо в радиусе 100 км от Минска покроют такие дороги, то легко можно будет жить, скажем, в Борисове и при этом каждый день ездить на работу в Минск за каких-то 40 минут. То есть Борисов тоже станет Минском в плане идентичности.

В этом смысле скорее важно развивать так называемую малую, локальную идентичность — идентичность по отношению к своему району,  к улице, к конкретной территории, на которой живёт человек, к конкретному локальному сообществу.  Это будет приносить больше пользы, чем идентификация себя с остальными 2 миллионами людей, живущих в этом городе. Или с 10 миллионами, что ещё сложней.  А если их 20?

— А как влияют на развитие местных сообществ городские праздники?

Я думаю, что общегородской масштабный событийный менеджмент — это хорошо, но неэффективно с точки зрения развития города, формирования локальных сообществ, поддержки идентичности… Другое дело локальные городские события: фримаркеты, гаражные распродажи, пикники, субботники… Это отличный  толчок для развития местных (в первую очередь, соседских) сообществ, укрепления местного самоуправления,  формирования основ незримого соседского контроля и наблюдения за улицей. Более того, это может стать ключом к решению таких проблем, как сломанные детские площадки, разбросанный мусор, выкрученные лампочки, надписи на стенах, опасные подворотни, то есть повысит уровень безопасности жизни в городе, что для многих крупных городов является большой проблемой.

Сегодня есть два инструмента обеспечения общественной безопасности на улицах города.  Первый — это установка бесчисленных систем видеонаблюдения. Этот инструмент популярен в Лос-Анджелесе (его за это и прозвали «город-тюрьма»), там везде установлены видеокамеры, вся территория просматривается, город лидирует по количеству частных охранных служб.  Второй путь достижения безопасности — это сделать улицы городов обитаемыми, когда на них постоянно что-то происходит, когда сами жители следят и друг за другом, и за территорией. Рассуждая о том, безопасный город или нет, мы чаще всего имеем в виду, безопасны ли его улицы. А безопасны те улицы, на которых есть люди, в то время как безлюдные пространства представляются нам опасными. Как это сделать? Магазинчики, лавочки, открытые кафе, уличные музыканты — всё, что угодно,  лишь бы горожане могли задерживаться на улицах, а не использовать их как кратчайший путь из дома на работу и обратно, на котором без особой необходимости не хочется оставаться. И, заметьте, для городского бюджета это гораздо выгоднее, чем развивать систему видеонаблюдения, увеличивать число охранников, бороться с уличной преступностью, последствиями вандализма и т.п.

Но тут есть подводные камни. В Лос-Анджелесе  хорошо развита сеть частных охранных служб, а если город станет самонаблюдаемым (за порядком начнут следить сами горожане), то все эти службы останутся без работы. Выходит, выгодно поддерживать на улицах страх, это помогает продавать горожанам специальное (и недешёвое) оборудование для создания ощущения безопасности. Минск ещё не пришёл к такой ситуации, у нас всё ещё можно осуществлять наблюдение с помощью горожан.  И такое когда-то было. В рамках исследования на тему «Публичное пространство советского города» я задавала респондентам вопрос: «Чувствовали ли вы себя в безопасности, находясь в публичных местах (парках, улицах, жилых дворах)?». Абсолютно все информанты уверенно отвечали на него «да» (напомню, речь шла о советском Минске). А на уточняющий вопрос: «Кто контролировал порядок, благодаря чему вы чувствовали себя в безопасности?», уже не было такого ясного и чёткого ответа, люди пускались в рассуждения о том, что, конечно, дежурила милиция, но ещё был старший по двору, соседи в окна смотрели, мы все всех знали, хулиганить было некому и т.п. То есть существовала система незримого соседского контроля, когда все смотрели за всеми. И именно она, а не дежурившая милиция, создавала ощущение безопасности. Сложно сказать, когда и почему это ушло. Было бы неплохо данное явление возродить.

— Насколько в Беларуси развита городская культура? Есть ли социальная идентичность Минска и других городов Беларуси?

— Как мне кажется, сейчас городская культура находится на стадии формирования. Нет типичного минчанина и нет чёткого узнаваемого имиджа Минска. Старое ушло, новое не появилось, то, что делается искусственно, навязывается сверху —  отторгается  самими жителями. В чём сложность развития геобренда в отличие от просто бренда? Неживому продукту можно придумать любой бренд, он возражать не станет, ему всё равно как мы его позиционируем на рынке. Но когда мы придумываем геобренд, то мы ведь брендируем живых людей, у которых может быть своё мнение относительно того, как их нужно называть.  Чтобы геобренд развивался, жители продвигаемой территории должны его принять, должны начать ассоциировать его с собой. Например, мы скажем, что «Минск чистый, Минск советский», и начнем развивать и продвигать этот бренд (Минск как островок советской эпохи). Если люди старшего поколения с нами ещё согласятся, то у молодых это будет вызывать непонимание или даже раздражение (для них советское  — это «совок», они себя с этим никак не ассоциируют).  Да и многие сегодняшние горожане, рождённые в СССР (например, в 1960-70-е гг.) ни с чем хорошим Советский союз уже не связывают, ведь  их молодость пришлась на 80-90-е годы — а это очереди, дефицит, потом перестройка и развал…  То есть имидж «Минск советский» может быть принят либо людьми зрелого возраста, либо небольшой прослойкой горожан, которые любят винтаж, ретро, и ностальгию по прошлому. А что делать остальным горожанам?  Или вот новый имидж — «Минск — город информационных технологий». Основания для него, казалось бы, есть — Парк высоких технологий, известные IT-продукты родом из Минска…  Но, с другой стороны,  нарастает пропасть между  «айтишниками» и «неайтишниками», хотя бы на уровне заработных плат, досуговых практик, ценностей, уровня жизни. А значит, будут те, кто этот имидж не поймёт и не примет.  Я думаю,  какой-то общей единой идентичности у Минска и минчан сейчас нет, да и быть, наверное, не может, в силу многих факторов.

Не последнюю роль тут играет и специфика публичного пространства Минска. Проведённый недавно опрос студентов показал, что у минской молодёжи своё «третье место», конечно, есть — они активно проводят свободное время в городе, осваивают доступные для них городские пространства, в некоторых местах могут и «обосноваться». Но что это за места? Как показали результаты опроса, в большинстве случаев это торгово-развлекательные центры и кафе-пиццерии (часто расположенные непосредственно в ТРЦ), а также  рестораны фаст-фуд.  То есть в основном студенты обитают там, где с наименьшими затратами можно проводить своё свободное время.  Но дело даже не в том, что, как мы уже говорили,  ТРЦ — это пустые пространства, которые не способствуют ни созданию сообществ, ни коммуникации, ни формированию идентичности. Проблема в другом — большинство опрошенных студентов  отметили, что общаются в «третьем месте» преимущественно со своими друзьями (с  теми, с кем туда пришли). И в крайне редких случаях  «третьи места» способствуют установлению новых социальных контактов, особенно с представителями других социальных групп, с людьми, отличающимися по возрасту, национальности, вероисповеданию и т.п. То есть их социально-инклюзивный потенциал  на данный момент крайне невелик, они скорее наоборот, способствуют социальной сегрегации, раздробленности горожан, превращаясь в своеобразные «закрытые клубы для избранных». Когда «третье место» закрыто,  когда о нём знают, например, только участники определённого сообщества «ВКонтакте», вход  разрешён только по предварительной регистрации, то это не публичное пространство, а культурное гетто. В минских очень много таких мест, но им невыгодно открыто заявлять о себе, им комфортно с существующим составом участников. Исследование показало, что социальное (связующее) значение городского публичного пространства Минска находится в зачаточном состоянии, и без внешней поддержки может вовсе исчезнуть: такие задачи, как формирование территориальной идентичности, расширение круга социальных контактов, объединение поколений набрали менее 20% упоминаний.

Городской парк в Копенгагене. Дания. Фото: Елена Лебедева

Как может формироваться локальная городская культура? Точно так, как и локальные сообщества, принципы тут одни и те же. Во-первых, наличие своей территории, где бы представители субкультуры могли физически встречаться и смотреть друг на друга (и желательно, чтобы всем было известно, что это за территория, чтобы они не мигрировали бесконечно в границах города), во-вторых, синхронизация, пусть не временная, а ценностная, людей должно интересовать что-то одно. Хорошо бы добавить  сюда заметные внешние маркеры (чтобы провести символические границы с другими субкультурами). Но тогда есть опасность утратить целостность субкультуры, если эти внешние маркеры войдут в моду.  Например, хипстеры — уже не локальная культура, а просто мода. Очень много людей, которые носят клетчатые рубашки, бороды, конверсы, но не ассоциируют себя с данной локальной культурой.

Хороший потенциал для развития локальной  городской культуры есть у улиц. Проводить время на улице недорого, она открыта для всех. Городская культура Минска могла бы формироваться на основе известных и ярких улиц, например, Октябрьской, Зыбицкой, Комсомольской, Красноармейской, у городской Ратуши. Главное, чтобы там что-то происходило, так как всё же город — это сцена для социального действия.

Особенно хорошо подходят для этого пустующие, заброшенные улицы, так как их не так активно оккупирует бизнес, они не так быстро коммерциализируются. Здесь меньше вероятность вступить в конфликт с местными жителями, которым  активная уличная жизнь будет мешать, и они начнут бесконечно направлять жалобы в городскую администрацию. Когда местным жителям надоест бороться, они просто уйдут, однако это несправедливо. Да и вообще, философ Борис Гройс писал о том, что публичное пространство — в первую очередь пустое пространство, так как только пустота способна в себя что-то вместить, а если место кому-то принадлежит, то неминуемо возникнет конфликт интересов.

Беседовала Ксения Корявая